У нас есть факторы, которые будут продавливать девальвацию. Во-первых, это большой дефицит бюджета. Государство будет продавать Центральному банку свои резервные фонды, которые сейчас сконцентрированы в виде валюты на счетах в банках; ЦБ будет печатать деньги и выкупать эти валютные резервы у правительства. Таким образом Центробанк будет добавлять денег в экономику. В нынешних условиях это может способствовать дополнительной девальвации, но Центробанк будет за этим следить и стараться уменьшать денежное предложение по другим каналам, в том числе кредитование банкам. Это не самый приятный баланс — увеличивать деньги через один канал и уменьшать через обычный классический канал. Такое у нас уже бывало. Но самое главное — если этот объем задействования резервов будет большим, большая масса денег будет предоставляться в экономику, и это будет способствовать девальвации. В связи с этим высокий дефицит бюджета является фактором дополнительной девальвации рубля, то есть дефицит надо в течение хотя бы трех-четырех лет уменьшать.

Это означает новый секвестр бюджета?

Или повышение налогов, которое, конечно, не скажется позитивно на росте.

Дадите прогноз, сколько будет стоить рубль к концу года?

Не рискну. Не хочу будоражить сознание.

На что больше похож этот кризис — на 1998-й, 2008-й или, может быть, 1989-й?

В нем что-то есть от 1998-го, но лишь некоторые черты — девальвация. Однако мы далеки от проблемы дефолта. У нас низкая долговая нагрузка. По снижению доходов населения кризис ближе к 1998-му. Но что отличает его от 1998-го и делает ближе к 2008-му — экономика более зрелая. В 1998 году мы имели еще незрелую рыночную экономику. Сейчас можно сказать, что основа рыночной экономики в России построена, высока гибкость реакции предприятий на индикаторы рынка.

Кто чувствует, что инвестиции будут надежными, — инвестирует, кто чувствует издержки избыточные — сокращает их. В том числе это касается стоимости рабочей силы. Там, где комплектующие импортные дорогие, компании сразу сокращают производство, как автомобильная промышленность. Гибкий курс смягчает некоторые последствия для экономики, то есть быстрее заставляет привыкнуть к новым условиям. Гибкость экономики, ее рыночный характер облегчил ее приспособление к любым внешним рискам — как ценам на нефть, так и санкциям. В этом смысле кризис не похож на другие, и я надеюсь, что это позволит быстрее выйти на стабилизацию и последующий рост.

Но нужны, как вы говорили, структурные изменения.

Структурные изменения будут происходить в некоторой степени по факту: структура экономики будет в большей степени заниматься новыми сервисами, они почувствуют в этом новые цены, новый драйв. Это будет автоматически происходить, не по решению правительства. Хотя то, что мы пришли в кризис, — это как раз отсутствие своевременного движения в этом направлении.

Если случится облегчение режима санкций, позитивные изменения в экономике будут быстрыми?

Не быстрыми, но постепенными. В течение трех-четырех лет нам надо восстанавливать — но мы в полной мере не восстановим — доверие, которое было до этого. Того потока инвестиций и новых компаний уже не будет, но в целом этот процесс начнется. Он будет медленным, но он будет.

Эффект от продуктового эмбарго можно оценить — в плюс или в минус?

Это сложный вопрос: есть официальная позиция, что в плюс, и реально мы можем увидеть рост некоторых отраслей. Но реально то, что мы получили более высокую инфляцию, что у нас жизненный уровень провалился, — это в минус. Но главный минус даже не в этом, а в том, что современные экономики в мире соревнуются качеством институтов, правил игры, сложившимися практиками. Люди должны не просто исполнять закон, но быть более эффективными. Практики эффективности — это сложная штука, ее выращивают.

Когда правительство резко меняет правила игры, в том числе во внешней торговле, это подрывает эти институты, они становятся менее эффективными. Вот это большая опасность. Мы не можем создать предприятиям стабильные перспективы. Почему турецкий случай такой болезненный? Целый регион, близкий нам по уровню и развитию торговли, вдруг был исключен из многих элементов нашей торговли. И мы пока беззащитны перед тем, что это может случиться и еще с кем-то, если этот кто-то поссорится с Россией. Это очень большой риск для российской экономики.

С Турцией-то что теперь делать — обратно мириться?

Изначально не надо было идти на такие экономические санкции, надо было ограничиться дипломатическим выяснением отношений, вполне жестким, понятным и чувствительным, которое бы в меньшей степени затрагивало бизнес. Ведь когда мы ограничиваем торговлю — мы бьем по бизнесу с обеих сторон, по российскому тоже. А сейчас, когда все уже произошло…

Я всегда говорил, что надо какой-то логики в политике придерживаться. Если руководство выбрало эту политику — надо следовать этой политике, пока не изменятся условия. То, что произошло, уже произошло, связи уже сложно наладить. Нужен новый раунд восстановления отношений, который бы имел под собой понятные основания. Не надо шарахаться.

«Мы работаем на межпартийной основе»

Алексей Леонидович, в этом году выборы, а возглавляемый вами Комитет гражданских инициатив (КГИ) выступил с массой инициатив, которые могли бы сформировать отличную предвыборную программу. Будет ли Комитет участвовать в выборах?

Мы четко определились еще в прошлом году, что мы не участвуем в предвыборных процессах, за исключением объективного экспертного мониторинга выборов. Сами мы не участвуем ни в написании программ, ни в поддержке отдельных депутатов. Мы стараемся сохранить объективный сторонний взгляд на выборную систему в стране.

Тем не менее уже известно, что некоторые члены Комитета идут на выборы, в частности — одномандатниками.

У нас бывали такие случаи, когда даже в Мосгордуму некоторые из наших членов старались выдвинуться — допустим, Нечаев (Андрей Нечаев — министр экономики в 1992-1993 годах, выдвигался в 2014 году в МГД, но не собрал подписи; в его округе победил Леонид Зюганов, внук лидера КПРФ — прим. «Ленты.ру»). Но он являлся одновременно руководителем партии «Гражданская инициатива». В персональном качестве каждый имеет право участвовать в работе любой партии, участвовать в любых партийных мероприятиях, но это не мероприятия КГИ. Мы как организация не участвуем в выборах. Более того, у нас люди из разных партий, с разными политическими взглядами. Мы всем говорим: наша деятельность — это совместные общественные проекты, которые привлекают людей из разных политических спектров, мы работаем на межпартийной основе, делаем дело, выгодное для всех. Мы стараемся дистанцироваться от ассоциации с конкретной политической платформой, это помешало бы нашему развитию как КГИ.

То есть выдвижение как от КПРФ, так и от «Единой России» для ваших членов не заказано?

Нет, это их личное дело.

Как вы оцениваете новый партийный проект бизнес-омбудсмена Бориса Титова? (Титов возглавит на выборах «Правое дело» — прим. «Ленты.ру»).

Я бы не хотел его комментировать. Мне пока непонятны некоторые его цели.

Вы вроде бы на одном поле: вы — за развитие экономики, он — за малый бизнес…

Вообще я поддерживаю те проекты, которые поддерживают бизнес, но это нужно делать тоже аккуратно, поэтому я пока не выступаю. Никак не хочу комментировать, посмотрим.

Существует ли на этих выборах риск левого реванша — из-за кризиса?

«Полевение» партии власти происходит уже давно. Я когда-то позволил себе сказать, что она превратилась из правоцентристской в левоцентристскую. В этом смысле это какой-то левый разворот.

А было сказано, что ЕР — единственная партия, которая идет на выборы с либеральной повесткой.

Экономическая часть работы правительства и президента — можно сказать, программа скорее центристов, но совсем не либералов. Там много умеренных либералов, но в общем-то, конечно, они связаны общей политикой президента и правительства. И если даже отдельные блоки исполнительной власти являются по своим политическим взглядам правоцентристами, то общий курс партии — левоцентристский. Это еще раз говорит о том, что у нас партию власти нельзя мерить мерками партии.

Я думаю, это скорее некое сообщество, которое выстроено по иерархическому принципу, с достаточно сжатой системой самостоятельной активности или обратной связи. Это и не партия в полном смысле, и не чисто бюрократическая вертикаль. Это некое общественное образование.

Какие сейчас у вас отношения с «Единой Россией»?

У меня с ней нет никаких отношений.

Неужели вас накануне выборов не приглашали ни в одну партию?

Не приглашали, потому что я уже объявил, что не вхожу ни в какие партии. В конце прошлого года я сделал несколько заявлений, что я не участвую в этом политическом цикле в политической борьбе, не вхожу ни в какие партии и не буду никакие партии поддерживать.

А по окончании этого цикла — после выборов 18 сентября?

Я не комментирую этот вопрос.

Последний вопрос: выступая в своей школе, вы вспомнили, как после восьмого класса на трудовой практике заработали первые деньги. А сколько их было и куда вы их инвестировали?

Я матери их отдал. Наверное, это был вклад в общие расходы семьи. Я гордился тем, что первый свой заработок отдал, но как мы его использовали — сейчас уже не помню.